И Эвелин Бьюкейтер возвращается из жаркой тропической Азии в свой холодный, морозный город. Думает, что возвращается домой, в одинокую, пустую квартиру. Мысленно она уже смахивает пыль с книжных шкафов, снимает чехлы с деревянных стульев… Пытается, отчаянно пытается поймать такой важный, нужный рождественский уют. Тот самый, когда на лице гуляет глупая, беззаботная улыбка, а воздух пахнет пряностями и корицей. Но ничего у нее не выходит. Безумно болит нога, беспричинно, странно, жутко. Для профессиональной теннисистки травмы сродни глобальной катастрофе. К тому же, в городе ее никто не ждет: молодой человек в этом году работает в другом городе, родители уехали в отпуск, подальше от хрупкой зимы, друзья…
Она смеется, когда расстается с тренером — немного мрачным, но интересным человеком, большим профессионалом своего дела — в одном из терминалов бесконечного аэропорта. Иногда Эвелин кажется, что самолеты заменяют ей дом, а вежливые стюардессы — лучших подруг. Она широко, ярко улыбается, чувствуя себя частью всего этого путешествия без конца и бесконечной борьбы. Тренер крепко обнимает ее, подхватывает чемодан и почему-то долго, задумчиво смотрит Эвелин в глаза:
— И не вздумай грустить в этот Новый год, ладно? — она слышит, как там, за окном, на взлетно-посадочную приземляется самолет; вокруг становится так же шумно, как и в голове Бьюкейтер последние несколько часов.
— Проведу эти дни незабываемо, — легко отвечает она, кивая ему. Волосы мистера Эндрюса забавно оттеняются быстрыми, убегающими от взгляда неоновыми огоньками, и это кажется Бьюкейтер очень красивым, почти что волшебным. Он уходит, спешит на свой рейс, а Эвелин остается посреди огромного зала, зеркального, слишком большого, неуютного и полного людей.
Пахнет кофе, полуночным дождем и путешествиями.
Она практически не опаздывает на самолет, почти что спит три часа в небе над бездонным, темным морем, и море это кажется ей самым красивым в жизни: звездной пылью на бесконечной водяной глади оседает лунная дорожка, длинная-длинная. Кажется, что у нее нет начала и конца, что это всего лишь морок, что Зима обронила тонкий кружевной шарф, убегая от тепла и света. Скорее, в темную, холодную лесную чащу. Скорее домой.
Эвелин разглядывает снежинки на иллюминаторе, звезды в синем-синем небе и чувствует, что засыпает. Но сон ее вовсе не беззаботный и уютный, снится ей что-то тревожное и странное: пустая квартира, погасшие огни и громкий смех за дверью, которую она не может открыть.
Бьюкейтер просыпается уже в своем городе. Самолет немного потряхивает, лихорадит после бессонной ночи. Над ее родным городом встает золотое зимнее солнце. Облака матовые, гладкие на ощупь, и свет этим утром кажется особенным — рассеянным, мягким, переливающимся от серебряного к медному, с золотистой каемочкой на белом фарфоре.
В этом году декабрь и правда выдается стеклянным. Тонкий, хрупкий, как первая ледяная корочка на лужах; странно тихий, слишком теплый — в зимних зеркалах отражались черные когти-ветви уснувших деревьев и огни фонарей, что загорались слишком рано — вместе с фонарями застывал и весь город в ожидании теплой, нежной вьюги.
Эвелин медленно расстегивает ремень безопасности, нехотя встает с теплого кресла, разминает затекшую шею, потягивается, чувствуя себя уставшей и совсем немного тревожной. Так чувствуешь себя, когда после долгого отсутствия возвращаешься домой и тревога ласково перебирает спутанные волосы, остается навязчивой мыслью в голове: а что там, дома? Уют и тихое счастье или бесконечные дела и суета?
Эвелин ждет коварное одиночество.
Она быстро получает багаж, весело стучит каблучками по белым плиткам, не спешит к выходу и рассеянно сжимает в руках посадочный с паспортом, который так и не убрала. Эвелин старается не думать о том, что за дверьми транзитного коридора ее никто не встречает. И у нее вроде бы получается.
Бьюкейтер не чувствует сожаления или обиды, ей оглушающе пусто и глухо, как будто чувства укутал пушистый снег, как будто это всего лишь еще один перелетный город и двухнедельный турнир.
Эвелин поправляет сумку с ракетками на плече, скованно ведет плечом и не слышит, как ее зовут, робко, по фамилии с очень вежливым «мисс». Она оборачивается и видит девушку лет шестнадцати, высокую, долговязую, слишком худую и с изумительно зелеными глазами цвета величественного хвойного леса. Эвелин недоуменно смотрит на нее, немного устало, слабо улыбается уголками губ, склоняет голову набок. Краем уха слышит, как объявляют еще один рейс.
— Вы же мисс Бьюкейтер? — и Эвелин кивает, почему-то очень медленно и задумчиво, словно ей приходится вспоминать свое имя, а вместо имени вспоминает свои фотографии с трофеем на первых полосах газет. Эвелин становится зябко.
— Ага, — хмыкает она, тянется к листку, что протягивает девушка. — Как тебя зовут?
— Алиса, — выдыхает она, чуть ли не подпрыгивая на месте от радости. Эвелин снимает с маркера колпачок, думает всего секунду, прежде чем написать пожелание. Кривым почерком, потому что она не спала больше суток, написать глупые, странные слова. Бьюкейтер ставит сердечко в конце. По-детски и чересчур наивно, но ей нравится, напоминает о сумрачных вечерах, когда они с сестрой сидели на кухне, тайком, прячась от родителей, ели песочное печенье и разрисовывали пустые листы бумаги — ставили подписи, воображали, как во взрослой жизни все у них обязательно получится, а потом, в новогоднюю ночь, загадывали желания. Впрочем, исполнялись они уже на следующее утро.
Но нынешние новогодние вечера обещали быть тихими.
— Будь счастлива, Алиса, — мягко улыбается Эвелин и улыбка эта ей очень идет. В утреннем теплом свете ее волосы переливаются от огненно-рыжего к медному, темному; Алиса возвращает ей улыбку и смеется. От счастья, тревоги, самой что ни на есть приятной и чудесной, когда сбывается то, чего ты так долго ждешь:
— Счастливого Рождества и Нового года, мисс Бьюкейтер!
Солнце выглядывает из-за серых туч.
Эвелин пожимает плечами, все-таки убирает документы в рюкзак и исчезает в толпе людей, раздосадованных, уставших, взволнованных и радостных. Кто-то обнимается, кто-то чинно пожимает друг другу руки, кто-то громко разговаривает по телефону, пытаясь найти друг друга. Бьюкейтер спешит к выходу, раздражается, когда двери не открываются перед ней с первого раза, и все же сбегает из душного тепла.
На улице морозно.
Непривычно светло. Низкие-низкие большие облака убегают от северного ветра, и очень холодно, но Эвелин это даже нравится: холод заставляет думать рационально и бескомпромиссно. Допустим, она уже точно знает, что по приезде домой упадет на кровать и прорыдает часа два, а потом, на следующий день, уедет к лучшей подруге Мидж, которая только вернется из путешествия и вот тогда-то уже сможет по-настоящему повеселиться.
Эвелин вздыхает.
Садится в первое попавшееся такси, тихо говорит адрес, еще минут 10 тревожится, правильно ли назвала дом, но потом успокаивается: если что пройдется пешочком… Она изредка встречается взглядом с водителем — статным, пожилым человеком — он смущается рассматривать ее слишком долго; у него забавные морщинки вокруг серых, спокойных глаз, и почему-то Эвелин не чувствует себя напряженно.
За окном мелькают деревья — большие, безмолвные, застывшие в этом хрустальном времени года — в ожидании снежного покрывала.
Эвелин с самого прилета все кажется очень зыбким и неощутимым, состоящим из одних только чувств и холода — кружевные облака в небе; как будто звездная ночь в небе никогда не заканчивалась.
— Снег еще не выпадал, — нарушает молчание таксист, глядя на Бьюкейтер в зеркало. Она прислоняется лбом к стеклу и рисует звездочки, ей внезапно хочется спать и горячего очень сладкого какао.
Она отвечает нехотя, пряча зевок в ладошке.
— Правда? — голос ее кажется слишком тихим, почти что теряется в шуме проезжающих мимо автомобилей, но он слышит, кивает и продолжает говорить:
— Двадцать четвертое декабря, а на улице дождь. Говорят, глобальное потепление, — Эвелин задумчиво рассматривает холодное, голубое небо, словно шелковое. Кажется, что стоит его только стащить, и откроется темная, сонная Вселенная.
Бьюкейтер прикрывает глаза:
— Раньше такого не было.
Ветер шумит в ее голове, мысли четко раскладываются по полочкам, укладываются спать, укутываются в теплые одеяла, сотканные из усталости, мелодичной, спокойной, безмятежной;
— Настроения совсем никакого нет, — выдыхает Эвелин.
— И то верно. Но я вот что вам скажу, юная леди, — он смотрит на нее чуть строго, пытливо, поверх стекол своих очков, — праздник создаем мы сами. Волшебство — в поступках людей, огоньках на елке и, — он останавливается на секундучку, мечтательно улыбается, черты лица его становятся еще более приятными, аккуратными, — и в яблочном пироге. Люблю я яблочный пирог, моя жена готовит его замечательно, добавляет корицу…
— И я люблю яблоки, — слабо улыбается Бьюкейтер, слова ее теряются в воспоминаниях, тонут в липком, янтарном меде, с которым она запекала яблоки по утрам в тишине на уютной кухне.
— Так тогда устройте себе сегодня яблочный вечер, — легко предлагает водитель, а Иви смеется, потому что ей никогда бы в голову не пришло запекать яблоки в Рождество; она берет это на заметку.
Остальную дорогу они молчат.
Бьюкейтер клюет носом, то проваливается в жуткий запутанный сон, то возвращается в реальность. Автомобиль едет тихо, быстро, убегая из бесконечных прозрачных лесов. Вскоре они оказываются в городе. Светофоры приветливо им подмигивают, водители других автомобилей недовольно сигналят: спешат быстрее домой, к рождественской елке и горячему ужину.
Эвелин тепло прощается с таксистом, выходит чуть раньше своего дома и идет по людной улице, по лужам и серому асфальту. В городе чуточку уютнее и намного красивее. Новогодние витрины переливаются веселыми огоньками, подмигивают случайным прохожим; механические Санты приветливо машут зевакам-посетителям, и Бьюкейтер тоже поддается этому невидимому чуду и проходит в магазин, неизвестно зачем покупает несколько палочек карамели, шоколадных конфет. Пахнет здесь детством и ожиданием скорого, такого близкого счастья; здесь хочется остаться и выпить горячего шоколада, увидеть, как зажигаются теплые огоньки на гирляндах с заходом солнца.
— Одно новогоднее чудо по цене двух! — кричит цветастая реклама на стендах.
Зимой в мире становится на тысячу звезд больше.
Но ей не терпится увидеть свою квартиру, пробежаться пальчиками по дубовым перилам в подъезде, сосчитать ступени на лестнице, открыть дверь и… увидеть прошлое, шагнуть в него, утонуть, как будто бы упасть в огромный сугроб — обманчиво мягкую перьевую подушку.
Но дома Эвелин устало падает на кровать. Притягивает к себе старые мягкие игрушки, лежит так долго-долго. Настенные часы молчат. Лежит и понимает, что нельзя провести так единственный волшебный день в году.
Поэтому заставляет встать себя, смахнуть иней с книжных полок, достать гирлянды и включить рождественские мелодии, ненавязчивые, незатейливые, улыбчивые.
Возможно, случайный человек в ее жизни был прав, и новогоднее чудо каждый создает себе сам, а счастье — это то, что ты можешь увидеть в самой заурядной и обычной мелочи; то, что аккуратным пазлом складывается в большую мозаику еще одного прожитого, переломного дня. Допустим, снег хлопьями в новогоднюю ночь.
Эвелин задергивает занавески, чтобы не видеть синюю сырость за окном.
Она варит глинтвейн, добавляет множество пряностей. В холодной и пыльной квартире становится как-то по-домашнему, спокойно, слишком непривычно после бесконечных гостиниц; ставит на полочку свой новый трофей. Кубок Итогового турнира смотрится особо важно среди множества ее наград.
Елка так и стоит ненаряженная, слегка поникшая в углу просторного зала. Пахнет хвоей и морозом, что стучится в окна, ненастойчиво, незаметно замораживая бегущее, так сильно спешащее время.
Эвелин мягко улыбается, вплетает в волосы красные ленты и откидывается на спинку большого глубокого зеленого кресла. На бежевых стенах пляшут причудливые тени, переливающиеся от мандаринового оранжевого к ярко-красному, убегают, прячутся, исчезают на несколько секунд и вновь появляются, танцуют и перешептываются. По стене скользит еще одна тень — изящная, длинная, тонкая. Эвелин дергается, вздрагивает, когда узнает человека за ее спиной — Мидж Браун, ее забавная и безумно смешая Мидж, которая должна быть все еще с родителями на сумасшедшем семейном курорте, но…
Она широко улыбается, машет пакетом с подарками, и Эвелин просто теряет дар речи. Слова ее рассыпаются, как и плохое настроение. Она подскакивает на месте, кидается обнимать подругу и не верит, что это все действительно наяву… Карамель высыпается из бумажного пакета.
— Как у тебя здесь красиво, Иви, — Браун обнимает ее крепко-крепко, сжимая хрупкие плечи. От Мидж пахнет медом и восточными сладостями, да и сама она кажется загадочной посланницей спящих Сфинксов. Она осматривает комнату, отходит чуть дальше, касается ветвей ели — гладкие на ощупь иголочки неощутимо колят ладони — хитро поглядывает на Эвелин:
— Нарядим елку? Закончим твою новогоднюю атмосферу?
Бьюкейтер ошарашенно кивает, не совсем понимая, что здесь, вообще, происходит, и говорит. Тихо-тихо, словно Мидж здесь вовсе нет. Хочет спросить, почему она здесь, что произошло, но вопросы все почему-то исчезают, дышать становится приятнее и, кажется, спокойнее.
— Я сварила глинтвейн, будешь?
Мидж пожимает плечами, мягко улыбается ей, ободряюще, как будто обещает, что все будет хорошо, а Эвелин правда хочется верить в волшебство — впервые в жизни.
— Отлично, а я пока начну, — Браун поправляет идеально уложенные темные волосы, аккуратно раскрывает пластиковые коробки с игрушками. Они звенят в отчетливой тишине, но тишина эта бархатная, как и небо в эту ночь.
Бьюкейтер не задерживается на кухне, выключает свет, мягко переступает с ноги на ногу. В воздухе пахнет яблоками, мандаринами — кисло-сладкими, но безумно вкусными.
Квартира внезапно оживает: все становится ярче и теплее, тени исчезают в занавесках, и все становится похожим на ту конфетную лавочку недалеко от ее дома; волшебство чувствуется в каждом слове рождественских песен, в каждом глубоком вдохе — на кончиках пальцев.
Эвелин ставит поднос с напитками на журнальный столик. Мидж случайно путается в большой гирлянде, тихо ругается, пытается выпутаться из серебряных нитей, но ничего у нее не выходит. Она чрезвычайно недовольно приподнимает брови и одергивает слишком веселую подругу. Бьюкейтер не спешит помогать ей:
— Как настроение, дорогая? — она искренне пытается не язвить, но выходит плохо. Эвелин тихо вздыхает, подходит чуть ближе, распутывает узел, говорит странно, задумчиво, аккуратно касаясь тонких проводов:
— Чудо перестает быть чудом, когда рядом нет правильных людей, — и слова эти кажутся ей новым открытием, глупой, но, кажется, все же истиной. Бьюкейтер неслышно, невесомо шепчет ей спасибо. За компанию, за тепло и их крепкую дружбу, потому что каким бы красивым ни был праздник, насколько вкусными ни были бы карамельные конфеты…
— Эй, ты повесила солдатика не туда! — искренне возмущается Эвелин и касается елки. Она осыпается иголочками на пол. Бьюкейтер закрывает глаза и чувствует себя безумно уставшей и ровно на столько же — счастливой.
Бьют часы.
За окном нежными прикосновениями замерзший от одиночества город укутывает заботливая вьюга.
Художник Елена Белкина
София Воронова